Утром каждого третьего дня заявляется Преподобный Козлюшн, чтобы порассуждать насколько темна моя жизнь, а главное - рассказать о собственной просветленности и сверхдостижениях. Обычно во Дворец я его не пускаю, тогда он начинает рассказывать из-за дверей. Когда ко мне приходит кто-то с указаниями пути к свету, я смотрю на него с жалостью. Чтобы он отвязался, говорю одно и то же. Я во тьме и люблю тьму, мне в ней светло. Никчемные люди так все усложняют...
А жизнь моя и без того сложна донельзя. При свете дня я рассеян и все время улыбаюсь бессмысленной улыбкой, по вечерам рассеян безо всякой улыбки, ночами мне вообще трудно соображать, а раз трудно, я и не соображаю ничего. Мой вид пугает всех. Людей особенно, а если смотрю на себя в зеркало, то и сам пугаюсь. Доктор Шлюбуль говорит, что мне не мешало бы лечь в клинику и покушать транков... Нет. Не желаю. Я там восемь раз лежал, восемь раз добрые врачи направляли мое сознание по верному пути. А потом этот путь оказывался неверным. Восемь раз неверным. Врачам я больше не верю.
И вообще никому не верю. Даже себе. Можно ли доверять человеку, который такой как я? Злому и вероломному. Бездарному и завистливому. Да-да-да, завистливому! Когда Преподобный говорит о своих сверхспособностях, я втайне завидую ему, хоть он и умолкает, когда кто-нибудь спрашивает, в чем они, собственно, выражаются? Меня успокаивает мысль что если бы я принимал столько транков, сколько принимает он, у меня тоже были бы сверхспособности.
Чем холоднее становятся ночи, тем беспокойнее мне во Дворце... Это нормальное свойство моего воспаленного разума, если то, что у меня в голове вообще можно считать разумом. И когда градус стремится к критической отметке, а люди прячутся в свои квартиры, я отправляюсь в Богемию, где в забытом Богами баре "Angelis", полном сомнительной публики, мы с Ресте Каутлер согреваемся чем-то алкогольным, чтобы разум уснул... Уснул хотя бы на время. Ведь отвязаться от него не так уж просто.

• 
• 
•